Курбанова Л.У.,
профессор, доктор социологических наук.
Чеченский государственный университет имени А.А. Кадырова
Современное состояние российского общества в целом и чеченского в частности характеризуется таким тревожным фактором, как кризис доверия к институтам власти (политическим, государственным, правовым). Это обуславливает социальную тревожность и неопределенность в обществе. Итоги опроса Левада-Центра о доверии институтам власти в стране, проведенного год назад, свидетельствуют о крайне низком уровне доверия к самому демократическому институту – Госдуме. На втором месте по уровню доверия – власти на местах. Эксперты связывают это с кадровой политикой «вертикали» и с тем, что люди зачастую играют лишь номинальную роль в формировании самой власти.
Слабая развитость политической культуры общества – это следствие низкой мотивации значительной части участвовать в формировании ветвей власти. «Они там наверху знают, как правильно» – такая установка в общественном сознании подкреплена социальной памятью прошлого, которая, однако, играет нередко конструктивную роль, укрепляя «горизонтальные» связи между людьми и механизмом взаимодействия поколений.
В настоящее время большинство традиционных институтов социализации, такие как семья, кровно-родственная среда, системы образования и воспитания и трудовой деятельности, армия, СМИ, общественные объединения, находятся в кризисном состоянии, связанном как с общемировыми глобальными процессами, так и со значительными трансформациями, происходящими в российском обществе. Этот процесс не мог не коснуться и чеченского общества.
В контексте сложных процессов оказалось несколько поколений молодых людей Чеченской Республики, чье становление происходило на переломе истории страны, народа, геополитических конфликтов, социально-экономических реформ и духовно-нравственных испытаний. На стыке смещения культур и идеологий в современном чеченском обществе наблюдается социальное многообразие существования и взаимоотношений личности в обществе. При этом доминирующим является именно кризис доверия к формальным институтам власти. Это сложное социально-психологическое и культурное состояние общества порождает социальную беспомощность и «надлом корневой системы».
Доверие к политическим институтам власти является важнейшей культурной и нравственной нормой и передается через социализацию на ранних этапах жизни человека, пополняя арсенал ценностей традиционной культуры. Он фокусируется в социальной памяти людей через воспоминания, нормативный этикет, формы и стереотипы общения. Не только культура, но и социальный опыт, религия, их нормы и практики могут служить условием сохранения социально-психологического баланса в период политического кризиса и недоверия общества к институтам власти. Они обеспечивает «социальную подушку выживаемости», терпимости и относительной стабильности.
В целях выявления механизмов адаптации в условиях кризиса институционального доверия, мы провели исследование, в котором попытались выявить влияние различных культурно-цивилизационных направлений – собственно этнической, арабо-мусульманской, европейской и российской культур, в рамках которого и происходит трансформация норм и ценностей в сознании молодежи Чеченской Республики. При этом нужно учитывать, что современное чеченское общество переживает смещение различных временных пластов, в которых соседствуют традиции и современность в развитии. Традиционный характер взаимодействия людей сохраняется в сельской местности во многих формах взаимодействия (соседство, знакомство, общение), в обрядовой сфере, независимо от типа расселения (похороны, свадьба). Модернизация в большей степени коснулась городского населения, сферы услуг, культуры общения в молодежной среде.
Социологическое исследование проводилось в виде глубинных интервью записью на диктофон. В них затрагивались такие важные стороны жизни молодых людей, как отношение к своей национальной культуре, к историческому прошлому, к памяти предков, толерантности и терпимости к «другим», любовь к городу и республике, степень религиозности и место веры в повседневной жизни, доверие к власти и правовым институт Опрашиваемые принадлежали к разным социальным категориям, среди которых были студенты, медсестра, бизнесмен, служащая, сотрудник НКО, строитель, безработный, прораб на стройке,швея,безработная (временно), работница структур и т.д.
Респонденты соглашались достаточно охотно на интервью, но условия записи на диктофон их крайне смущали – реакция менялась от полного отказа дать интервью до долгих вопросов: «Кто это будет слушать?», «Мне бы не очень хотелось, что бы кто-то услышал мой голос», «А где это будет опубликовано?»; «Только не задавайте политических вопросов, не буду отвечать» и т.д.
В ходе опроса были выявлены несколько индикаторов, которые, на наш взгляд, могли бы иллюстрировать, насколько те или иные этнические ценности, морально-нравственные, религиозные установки, гражданские позиции, социальные практики устраивают/не устраивают респондентов. Среди опрошенных было несколько человек, которые жили вне Чечни долгое время (Европа и регионы России) и приехали несколько лет назад домой. Сравнительная характеристика респондентами двух социальных срезов (вне Чечни и в Чечне) могла служить, отчасти, критерием их рациональной оценки своего образа жизни, ценностей и мотиваций поступков в своей национальной среде, а также степени и уровня доверия/ недоверия к институтам власти, как в регионе, так и в стране.
На уровне этнической идентичности в целом свое отношение к родине – Чечне, к своим культурным обычаям и традициям все опрошенные демонстрируют в восторженных красках и патриотической стилистике. Но при оценке возможностей социально-психологической, правовой адаптации в сегодняшней Чечне восторженность к культурным корням и исторической памяти резко снижается
– «Тут трудно устроиться на нормальную работу, даже на среднюю работу, не обязательно бюджетную. Если нет связей и знакомых. У меня был геолого-промысловый факультет, установка и эксплуатация нефтяных и газовых месторождений, работал 1,5 года по своей специальности, потом начались проблемы с выплатами, банкротство, сейчас работаю по пожарной безопасности и охране труда на бюджетной основе». (Лема, 29 лет)
– «Родилась я за границей, в Европе, так как мои родители во время войны туда уехали. Училась также там. Приехали когда в Грозный, в Чечню, мне было сложно, так как я не знала чеченского языка. Да, там (в Европе – прим. интервьюера) легче, чем сейчас в Чечне, выросла я там и привыкла к их традициям, к европейской жизни». (Иман, 23 года)
«… у меня, наверно, больше обид к своей Родине, потому что когда у тебя, хотя можно сказать – это моя Родина, но мои предки совсем по-другому живут, но об этом не будем говорить, не хочу. Сейчас я лучше на вопрос отвечу: если ты в паспорте чеченец, то когда вы выезжаете за Чечню, тебе твое же государство не может ничем помочь; как бы ты ни был прав, приходится ходить и бояться всего, а когда в Чечне, ты не боишься, но боишься «основного», что на тебя свалится государство, которое тут присутствует.
Не хотел об том говорить, честно сказать меня тут ничего не держит, я смотрю на людей, вот у меня друг парикмахер был, он уехал, у него тут родина… уже смысла нет… когда твой мозг не отдыхает – это уже автоматически называется выживание. Человек семьянин – он ищет себе место, я уже к этой точке подхожу, честно сказать… искать на карте мира другой регион, где нормально социально развитая страна». (Ислам, 30 лет).
«…меня беспокоит эта жизнь, как она уже сложилась у меня, задумываюсь, как дальше будет, как повлияет государство на тебя, может, в плохую сторону, может, – в хорошую, вы, наверно, понимаете меня, что я имею в виду. Потому что тяжело жить в России, всегда перебивание, выживание, отбивание… социальная стабильность, коррупция – все подряд знают про нее, но боятся сказать. Потому что свои семьи превыше всего, может, со временем все уляжется, все так думают. Это риск и страх, что в один прекрасный день просто ты не возвратишься домой, знаешь, что никто не обеспечит твою семью…». (Хамзат, 30 лет)
При этом респондент сменяет быстро риторику на декларативно патриотическую
— «Чечня – это мой дом, моя Родина. Здесь моя семья, мои родственники. Я думаю, я должна тут находиться и жить со своей нацией»
– «... Мы чеченцы. у нас есть свои адаты, свои правила и законы, традиции, мы должны их соблюдать. Мы как чеченский народ должны показать себя с лучшей стороны другим народам». (Иман, 23 года)
Такие «штампы», демонстрирующие привязанность к «корням», был характерен для всех опрошенных. Хронологически в разговоре респонденты переходили на него после или до своей критической оценки ситуации в республике, касающейся таких сфер, как социальная и правовая незащищенности людей, тотальное наличие кумовства и «связей» в устройстве на работу или учебу, коррупция и т.д.
Критическая оценка ситуации в республике, проговоренная на диктофон, естественно, должна была сопровождаться демонстрацией своей привязанности к республике. Страх, недоверие, боязнь «сказать что-то не то» интервьюеру, эти эмоции не скрывались и были следствием их привычного недоверия. к Негативная оценка социально-политической жизни страны и региона, давалась осторожно, с оговорками типа «Меня политика не интересует», «Не лезу в политические разговоры, а что исправишь?» «Только, знаете, не о власти, да ну их» и т.д.
Религиозная идентичность у значительной части интервьюированных играет роль социального и морально-нравственного тестирования. Религиозность рассматривается в большей степени через символическую практику (ношение ритуальной мусульманской одежды, молитва, ураза, милостыня).
«… – я знаю, несмотря на то, что мы являемся субъектом РФ, к нам другое отношение. Мы в хиджабе, по-другому воспринимают. В России почему-то до сих пор к этому не готовы. Во многих школах, организациях права кавказцев, права мусульман ущемляются. Их не пускают делать намаз, носить хиджаб, даже когда узнают, что они постятся, могут как-то воздействовать на них. Я считаю, даже если мы являемся субъектом РФ, нас все равно не принимают, как положено». (Роза, 28 лет)
Знание идеологии религии весьма поверхностное. У всех опрошенных четко прослеживается мысль об универсальности ислама как религии в контексте морально-нравственных норм. При этом вопрос, что общество очень долго функционировало в рамках адатов, вне ислама, где человек мог черпать нравственные основы, оставался без внятного ответа. Наблюдается смещение базовых морально-нравственных практик в рамках традиционной культуры (адатов) и ислама.
– «На самом деле, мы мало знаем свою религию, мы не изучаем ее так хорошо, как должны, но я ее начала глубже изучать 4 года назад, когда развилась, до этого у меня не было никаких понятий, кроме элементарных 5 столпов…». (Марьям, 27 лет)
Но запрос на морально-нравственную составляющую религии достаточно высок, в нем молодые люди видят социальную и правовую защищенность в жизни при надлежащем функционировании религиозных институтов.
– « … Для меня религия на первом месте.
Я держу каждый месяц рамадан-пост, я делаю намаз, я по четвергам готовлю что-нибудь, пирожки или из национальной кухни, и раздаю соседям, детям на улице. Я хочу развиваться ещё больше в плане религии». (Марьям, 27 лет)
Откуда ты получаешь знания о религии? (вопрос)
— «Я получала в школе сначала религиозное образование. У нас был урок истории религии. Мы изучали там сначала свою религию, а потом уже другие, ещё учили бабушка с дедушкой, отец и мать. Ещё можно любую информацию найти в интернете из достоверных источников». (Иман, 23 года)
– «Мы являемся субъектом РФ, все равно у нас регион более исламский, то есть мы в случае каких-либо проблем не бежим сразу в суд. Мы идем в муфтият, к имаму, старейшинам. Мы решаем на уровне наших традиций и религии, правда, не всегда муфтият может помочь, знания Корана слабое или не хотят защищать женщин, не знаю». (Марьям, 27 лет)
– «Как мусульмане все: читаю намаз вовремя, стараюсь в большинстве случаев, ураза, закят, пятничное служение в мечети. Это уже, как и все, как будто ты встал, умылся, кушать надо, пить, это жизнь, как и всё». (Хусейн, 28 лет)
При этом отмечали, что религия всегда в их жизни играет психотерапевтическую функцию.
– «Если не у кого попросить, то Бог – уже одна единственная возможность у кого-то можно так в мыслях все изложить и попросить, хоть какая-то дополнительная надежда появляется. Без веры вообще никак, это – душевное спокойствие, это раз, все будет хорошо, ты себе говоришь и слышишь как какой-то со стороны голос, все правильно ты делаешь, старайся работой, все будет. А выхода-то нету больше, только опираться на….НЕГО, молитва дает обновление, душевное спокойствие не агрессировать на всех и, как вам сказать, описать… (пауза.) … в это тяжкое время дать спокойствие души, что в этой жизни есть что-то важное, что ты должен отдать, чтобы у тебя было такое место, чтобы твоя душа обрела покой от проблем, от всего…». (Ислам, 29 лет)
Отмечались при этом сложности функционирования в республике ислама как свода морально-правовых норм; респондент работала в структурах и была лучше остальных осведомлена о правовой неоднозначности вердикта муфтията.
«… Женщине в этом плане очень тяжело, ей во многом могут отказать. Даже мне приходится к своим знакомым прибегать, парням, мужчинам, которые за меня замолвят слово, пойти сама поговорить, я уверена, 70 процентов это завершится провалом, а зная, что за мной кто-то стоит, разговор меняется на корню». (Сацита, 24 лет)
Отношение к своей стране выражали в диапазоне от демагогического восторга с примитивным обвинением Запада, в котором сложно было не заподозрить «работу на диктофон», до обиды и разочарования правящими политическими институтами, слабой социальной защищённостью, коррупцией.
– «Изначально все исходит из западного влияния, а внутри этого не происходило, потому что все нормально живут. У всех все хорошо. Те, кто лезет, они лезут не для положительной цели, а для негатива, с этого идут последствия, после чего некоторые граждане обвиняют саму Россию, хотя Россия только и делает, что пытается защититься и не потерять свое достоинство». (Хамзат, 20 лет)
При этом респонденты избирательно относятся к образу жизни обобщённого «Запада». Социальная и правовая защищенность принимается и приветствуется. Демократические свободы готовы принять в контексте социальных и правовых формальных институтов. Но в рамках семейно-брачных отношений признание альтернативных моделей брачных союзов, вторжение государства в отношения родителей и детей под предлогом защиты прав ребенка категорически не готовы рассматривать.
Респонденты указывали на сложность в межличностной коммуникации, если ты не вырос «здесь». Отмечали не до конца взвешенную кадровую политику в республике, основанную на демонстрации лояльности к правящей элите, а не на профессионализме. И как результат – ряд социальных проблем: слабость и низкопрофессиональное функционирование социальных институтов, беззащитность конкретного человека в реализации своих повседневных нужд.
При этом признаками стабильного публичного пространства называли отсутствие пьянства, недопустимость публичной демонстрации оголенного тела, строгость общественного мнения к морально-нравственной стороне взаимоотношений юношей и девушек.
«… к нам приезжают и русские, казахи, татары, иностранцы, они могут спокойно одеваться. Единственное, мы просим мужчин не одевать шорты, потому что это неправильно у нас, некрасиво. А так те же девушки приезжают ходят в брюках, без рукавов, без платков, им никто ничего не говорит, это свободная страна, регион, религия. Просто мы просим у них того минимума, и то мы никогда не отвезем его в полицию или выставим из здания, мы просто подойдём и объясним. Если у него нет одежды подходящей, любой чеченец сочтет за честь дать ему соответствующую одежду или помочь сориентироваться. Почему-то нас как регион до конца не принимают в России. Более того – много людей высказывают свое недовольство по поводу того, что очень много денег вкладывают в ЧР, что мы не должны так быстро возрождаться, что мы обнаглели. (Иман, 24 года)
Указывали привлекательность республикидля мигрантов не только на рынке труда, но и в образе жизни чеченского общества: отсутствие пьянства, скромность в одежде, уважительное отношение к старости, родителям.
– … Очень много приезжих ищут здесь работу, многие понимают, что тут хорошие условия. Элементарно понимают, что будут к нему хорошо относиться. У нас не встретишь пьяного человека, не то чтобы он лежал где-то, но чтобы кто-то шёл и шатался, ты этого не увидишь. Это на самом деле очень высокий показатель, хотя лет 15 назад у нас такое было, многие русские, кто создали молодую семью, они хотят, чтобы их дети выросли в приличном обществе. Где все прилично одеваются и ведут прилично. Я знаю много семей, которые переехали сюда, не то чтобы приняли ислам, наверно, этого они не хотят, но чтобы они как-то культурно выросли. Все равно, какими бы мы ни были, мы определенных порядков и рамок придерживаемся». (Марьям, 28 лет
Как отмечал Фрейд, никакое событие не было так разрушительно для столь многих общечеловеческих ценностей, как война. В подтверждение этого тезиса приводим фрагментарно высказывания молодых людей о месте травмы войны в их судьбе, то есть значимость самих военных событий или воспоминания о них. Война служила водоразделом их жизни «до» и «после».
– «…Что происходит, конечно, понимала, вот почему не понимала. Я считала, что война – это полный абсурд. Никогда в ней не умрут те, кто ее начинает изначально. Кто зачинщик, они не умрут. Они сидят у себя и дают указы. Страдают простые люди, простые служащие, которые этого не заслужили. Для меня это полный абсурд. Наверно, исходя из этого, я всегда мечтала стать правозащитником. Поэтому поступила на юридический. Я мечтала защищать людей, я думала я все смогу, ограничить всех от этого негатива (смеется). Но постепенно я поняла, что в этой стране очень тяжело кого-то защищать, очень тяжело призывать к закону, конституции. Скорее, это не женское дело, тем более у нас.(Марьям, 28 лет)
Ты понимала, что происходит, не знала, почему. Но знала ли ты, кто воюет? (вопрос).
– «Я сейчас, если честно, не считаю. Кто именно воевал, они воевали и страдали простые люди. Я считаю, что кто-то хотел ущемить чьи-то права. В итоге эти две стороны развели войну. Развели огромный костер, в котором пострадали обычные люди, которых устраивало повседневная жизнь, их доход. В итоге такой вот переворот произошел….»
То есть не было такого, что русские пришли нас убивать? (вопрос)
– «Нет, потому что не было плохой нации, есть плохие представители нации. Было очень много русских, которые укрывали от чеченцев, от других русских. Которые помогали, которые не хотели, чтобы они страдали. Копаешься на некоторых форумах в интернете, там есть русские мужчины, которые тогда служили в Чечне, которые чуть ли не плачут, помнят эту ситуацию, как наш народ страдал. Потому что они видели тех простых людей, которые не знали, куда себя девать. Которые не знали, на что жить. У каждой нации есть и плохие, и хорошие представители. Я не считаю, что нужно осуждать свою нацию».
Ты своим сыновьям рассказываешь о войне? Пытаешься ты им объяснить, кто это был, что это было? Может у них возникают вопросы.
– «Сейчас сама не могу понять, кто там воевал, столько переметнувшихся лиц, я никогда в это не углублялась, в эту политику. Я не знаю, что им объяснить, я стараюсь объяснить им, как будет правильно, как неправильно. У меня дочки. Вот эти воевали за тех, эти за других, за эту сторону, у них в любом случае были какие-то скрытые мотивы. )». (Марьям, 28 лет)
– «Родители до первой компании в ЧР работали в госорганизациях. По переезду во время войны ни работы, ничего… все, как могли. Мы были детьми, мы все так хорошо и не помним, что делали родители, чтобы нас и себя прокормить. По переезду в Казахстан было очень все сложно. Отец устроился на стройку работать поначалу, мать пекла разные вещи – хлебобулочные изделия, национальные, под заказ, полуфабрикаты делала … ну такие вещи, пока мы учились в школе в Казахстане, догоняли школьную программу, за то время, пока мы не учились в школе в ЧР». (Хусейн, 28 лет)
–«Я молодежи пожелала бы легкой жизни, а не такую, которую пережили наши матери, отцы. Чтобы не было войны. Потому что это было очень ужасное время. Очень тяжелая жизнь была у чеченцев». (Сацита, 24 г.)
– «Первую войну 94 год я ещё в школе не был, мы были в селе у бабушки. 1,5 года прошли там, потом война закончилась, как бы закончилась (в кавычках). Потом в 99 году я тогда был в 3 классе, я помню этот день, когда нас отпустили со школы. Мы с матерью, отец тогда работал на севере, не приезжал, был на вахте, и мы уехали в село к бабушке, оттуда поехали в Ингушетию к родне мамы. Там пожили два месяца и оттуда уехали на север. Это был 99 конец года, декабрь. Потом приехали, и там пошёл в школу, документов, ничего у нас не было, но нам помогли, администрация пошли нам навстречу, на слово нам поверили, в каких классах мы учились. Это я, брат и сестра. Книжки все нам выдали, и я начал ходить в школу и всё нормально. Кормили в школе бесплатно и хорошо.» (Лема, 29 лет)
Результаты социологического исследования дают основание полагать, что нормы и ценности этнической культуры респонденты знают часто формально, но способны их внятно артикулировать. При этом ценности не стали у части молодежи внутренней мотивацией поступков, но в них они видят некий сакральный смысл, переданный предками. Знание адатов поверхностное, постоянно происходит смещение в исламские ценности, которые артикулируются в форме ритуальных практик, но не правовой или ценностной идеологии.
Очевидно также, что для молодого поколения религия – это морально-нравственное тестрование, непринятие которого невозможно по определению. Оно определяет статус личности в семье, в группе, в общественном пространстве.
Респонденты четко позиционируют себя как этнические чеченцы, соблюдают нормы и практики во внутриэтническом взаимодействии. При этом слабо выражен перенос норм и ценностей в межнациональную и межкультурную коммуникацию. Дело в том, что статус института общественного мнения внутри чеченского общества по-прежнему высок, но ядро оценки им недопустимого поведения конкретного индивида смещено внутрь этнического сообщества. Например, признать себя представителем ЛГБТ или неверующим немыслимо внутри своего общества, а уход в Сирию, оформленный как некая религиозная идея, (при этом оставив пятеро детей без средств существования плюс прессинг политической и правовой машины над родственниками ушедшего), не вызывает такого же осуждения.
Толерантное отношение к «другому» является следующей базовой характеристикой в адатах, но это осознание слабо прослеживается у респондентов в конкретных поступках. Декларативное признание толерантности как нормы в национальных традициях признается. («Конечно, нужно к людям другой религии и культуры относиться терпимо»). При этом к западным ценностям в целом относятся избирательно: инструментальная часть жизни западного человека воспринимается, ценностная часть в сфере семейно-брачных отношений отметается). То есть индикатором оценки выступает шкала ценностей собственной культуры, тогда как базовые основы своей культуры знают неубедительно.
Слабо выражены у респондентов социальные критерии норм адатов в контексте взаимодействия той части, когда нужно признать, что «Другой – это часть тебя».
В фоновом режиме на протяжении всех интервью прослеживается настороженность, страх, недоверие к правовым, государственным и политическим институтам власти. Вербально респонденты свое недоверие к институциональной системе выражали часто латентно, в виде выражений «Ну вы же понимаете, как у нас?»; «Да кого мы и наши проблемы интересуют?».
Таким образом, доверие как регулятивная норма сопровождает человеческое общество на протяжении всей цивилизации. Степень его доминирования обусловлено уровнем сложности социальных систем. Устное право в дописьменной цивилизации могло опираться только на доверие индивида к себе подобному, стабильность сообщества зависела от незыблемости выполнения СЛОВА, ДЕЛА, ПОСТУПКА. Формальный закон — детище сложных социальных систем, где опосредованные институты могли влиять на индивида только прописанными санкциями, нормативными актами. Они служили гарантом сохранения права, где доверие играло вспомогательную роль. Когда общество испытывает кризис доверия к формальным вертикальным институтам власти, доверие как этико-моральный конструкт смещается в горизонтальный уровень. В горизонтальной коммуникации индивидов доверие приобретает новую значимость,- оно становится важным адаптивным механизмом сохранения стабильности социальных структур на индивидуальном и групповом уровне.
